Одним из наиболее мощных, переживаемых мной моментов во времени, становилось всегда одно и то же ошеломляющее по своей мощи и глубине невероятной силы ощущение бессмысленности происходящего, такие ощущения, впрочем, сопровождались вполне осмысленными озарениями, интенсивными, запоминающимися, словно яркий, но кратковременный сон. Словно каждый из нас стоит на краю собственной Хиросимы и не ведает, что творит… но сама реальность это постоянно сменяющийся «творческий» калейдоскопический беспрерывный процесс, напоминающий немного конвейер не столько повторяемостью, сколько запрограммированностью происходящего наяву или же во сне, где четкая граница размыта. Человек-пограничник жив, его ощущение постисторического пространства отражается только изменением в зеркалах, где он вроде бы тот же, но уже не тот. И страна вроде та же, но она уже, что самое страшное, уже как бы и не родная тебе та же страна, и человек вроде бы тот же, и язык, на котором он произносит осмысленные кем-то смыслы, да уже не тот, не тот человек… Пустынно, холодно и страшно посреди обвеселившегося балагана, посреди пустыря, одинокий, во тьме… Где объятые давно устоявшимся отчаянием и пустотой, куда-то стремятся люди, и каждый раз натыкаются либо друг на друга, либо на ограниченное пространство, где каждый из голосов до предела заполняется либо программным кодом, либо хорошо утрамбованной болью и оттого нем. Кричат лозунги, кричит телевизор, и все силятся войти в одну и ту же бездонную пустоту. В этой пустоте коллайдер разгоняет протон и с грохотом и размахом бьет его один о другой точно такой же, точно такой же, как все… Бах! Бах! – И это уже звучит прямо в твоей голове, которая держится на плечах благодаря плоским мыслям, плоским словам и двусмысленностям, ограничивающим зияющую пустоту, пропасть тем, которые быть не могут раскрыты. Но смысл означенного не потерялся. Он, конечно, есть, если не верить в это, то можно, конечно, сразу погибнуть и забить себя бессмысленной пустотой, замысловатостью либо протестом. Я почему-то всегда думал, что оппозиция у нас вполне тождественна власти в плане взаимного антиномического изощренного симбиоза. Причем ясно, что и там, и там есть хорошие русские люди и просто люди. Я, наверно, как тот протон, утративший национальность, но не утративший русскость в плане исходного языка, культуры и всего, с ней явно и неявно передаваемого, но что было воспринято вместе с культурой и потом в результате катастрофы ушло. И то, и другое является результатом неуправляемой цепной реакцией множества личностных Хиросим. И если власть держащие преступники и выполняют свой инерционный постстатусный код, и им вторят адекватные чисто человеческие протесты, то логичнее было бы к этим протестам присоединиться, но не получается. Не получается присоединиться к протестам, ибо времени на это нет, когда весь мир рушится и падает в пустоту транснационального и трансморального небытия, где все смешалось: насилие и толерантность, демократизация и посттоталитаризм, бандиты, убийцы и чиновники и среди них весь простой обманутый люд, и танцующие среди них чеченцы с ножами, вырывающий эти ножи спецназ плюс оставшееся неучтенным социальное сумасшествие постмодернистов. Даже если правительство все повесят, справедливость не восстановится – все значительно хуже, просто стало хуже. Победило насилие – сначала один, потом другой, потом десять раз состоялся культ сильного, который почему-то (как и те разы) оказывался всегда прав. «Ты должен быть сильным, иначе, зачем тебе быть!» Добро должно быть с кулаками, постоять за себя, непременно дать сдачи и вообще, накатить засранцу, чтобы было неповадно. Впрочем, во всем этом был свой беспощадный смысл. И вот, я неправ, я физически слаб и морально, и мне неприятны воспоминания их постоянных моральных побед, когда побеждает их крутость, их несправедливость, равно когда побеждает и само добро с огромными и страшными крепкими кулаками – и это добро победит. За ним действительно хорошие русские люди, и от грядущей победы страшно. Они никогда не останавливаются, и их никто не сможет сломать, потому что локально, на конкретный исторический период они оказываются всегда правы как Робеспьер и Марат. А гильотина – рядом, просто, кто меня способен понять, Хиросима в душе еще страшнее, радиационный фон обманутых надежд, впрочем, и оправданных ожиданий – они таковы же.
Тихий голос интеллигентного человека, особенно обладающего достаточной культурой, совестью и умом, в современной России никогда не будет услышан – я боюсь, ни в одном, ни в другом случае. Ни среди хищного и развратного бандитизма современного олигархата, ни среди могучих исполинов русского национального реванша – если последние придут, то они будут сильно заняты расчисткой завалов и закатыванием либеральных фашистов в бетон. Боюсь, как бы во вновь обезображенные души (от пролитой крови) не вошли еще худшие бесы, чем были прежде. А битва будет не на жизнь, а на смерть – так всегда было на Руси. Транспаранты после побоищ сменятся во взаимном ожесточении на автоматы: и вот она уже на подлете, все сметающая на своем пути справедливость. Все перевернется вдруг, и общество будет с остервенением терзать тех, кому рукоплескало сегодня. Я не пошел на праздники, ни тем более на парад, несмотря на то, что я чту победивших. Там, на трибунах мавзолея, Кремля, преступники во власти, осуществляющие геноцид народа и его обескультуривание, и это продолжается как давно ставшее нормой – для меня это траур. И напоминание ни во что не вмешиваться и ни во что не влезать, потому что скоро станет тошно и больно всем…
10.05.2011